Дедушка читал художественную литературу, мемуары, книги
историков. Но чаще всего на его столе оказывались книги Пушкина и
Габдуллы Тукая (его четырехтомник 1955-56 года, который читал дедушка, я
храню до сих пор). Прочитав несколько страниц Тукая, дедушка брал том
Пушкина, искал что-то в оглавлении, находил нужные страницы, вчитывался,
потом опять читал Тукая, потом опять Пушкина, закрывал книги,
задумывался.
Я, семилетний, тихо сидя рядом и стараясь не мешать,
ничуть не сомневался в том, что дедушка решает какой-то очень важный
вопрос. Так оно и было. Дедушка сравнивал стихи Пушкина с переводами
Тукая на татарский язык. И делал это несколько лет. Конечно, не целыми
днями и не каждый день. Но иногда сиживал по несколько часов, до тех
пор, пока бабушка не начинала вслух рассуждать о том, как глупо
поступают на старости лет некоторые умные люди, портя зрение неумеренным
чтением книг. Дедушка эти колкости чаще всего не замечал. А может, и не
слышал.
Когда мне было 11 лет, в нашем доме произошло историческое событие.
Дедушка позвал меня к столу, покрытому книгами Пушкина и Тукая, и сказал
слова, которые я не забуду никогда: «Знаешь, Пушкин по-русски лучше,
чем по-татарски».
Значимость дедушкиной мысли в полном объеме мне открылась сравнительно
недавно. Если попытаться предельно точно выразить то, что сделал
дедушка, то сегодня я понимаю это так: за несколько лет он, человек,
говоривший по-русски с весьма ощутимым казанским акцентом, совершил
эстетическое прозрение, равное подвигу. Ведь начиная сравнивать переводы
и оригиналы, он вовсе не ожидал, что придет к выводу: Пушкин по-русски
лучше. Может быть, в глубине души он хотел, чтобы Пушкин по-татарски был
лучше, чем по-русски.
Но, сопоставив большое количество текстов, он – татарин и родное дитя
татарской культуры (в отличие, например, от меня, который – внук своего
деда, но произведение культуры русской, хотя в моем советском паспорте, в
соответствующей графе, было написано слово «татарин»), потративший всю
молодость и зрелые годы на гигантскую работу по созиданию СССР, его
материальных ценностей, которыми до сих пор в немалой степени живет наша
страна, уже в почтенном возрасте научился понимать не просто русский
язык, а язык поэзии Пушкина, русской поэзии, не хуже, чем татарский язык
и язык татарской поэзии. Он явственно увидел, что красота и мощь поэзии
Пушкина, выраженная русским языком, превосходят красоту и мощь,
запечатленную в переводах на татарский.
Не знаю, пытался ли он понять причину того, почему Пушкин по-русски
лучше, чем по-татарски? Ведь не потому, что Тукай слабый переводчик. А
потому что, как сказал другой поэт: и вновь из голубого дыма /встает
поэзия,– она /вовеки непереводима – /родному языку верна. Даже если
дедушка об этом не размышлял, то размышляю я, которому он передал право и
обязанность думать и говорить.
Во мне – ни одной капли славянской крови. Все капли – тюркские. Дедушка –
татарин, бабушка Гафия Абдуловна Галимова (девичья фамилия) – тоже. Ну,
соответственно, и мама – Луиза Гиляздиновна. Отец Абдурахман Куралов,
которого я никогда в жизни не видел,– узбек. А я себя чувствую русским
человеком. Почему? Наверное, потому, что Пушкин по-русски лучше, чем
по-татарски.
